Первые утренние заморозки превратили ярко-сочные листья тыкв и кабачков в мокрые грязные тряпки, которые, высохнув на теплом еще полуденном солнце, шелестели о приближающейся осени. Воздух наполнился пряными запахами земли, как бывает только на границе позднего лета и ранней осени, – запах этот воспринимается как признак плодородия или урожая.
Парили над поникшими ботвой огородами странники-паучки, оседлав попутный ветер серебром поблескивающих паутинок. Заутреники как-то невзначай и незаметно добавили ярких золотистых и багряных мазков в темно-зеленый ковер тайги начинающейся за околицей. Побили они и бравые семейки опят на старых пнях, наконец-то избавив окрестности от ауканья блукающих в «трех соснах» грибников.
Докапывая последние рядки картошки, в мыслях все чаще возвращался я к любимым просторам, надеясь на то, что погода простоит еще хоть три-четыре дня, дав вволю набродиться, надышаться целебным воздухом осенней тайги… Дотемна таскаю мешки, опускаю их в подпол и, проходя мимо собачьего вольера, иногда говорю им, что уже скоро на охоту. Они меня понимают – их протяжное негромкое «вау-вау» переводится как «давай-давай», мол, «таскай проворней, а то тебя не дождешься». С патронами вожусь уже за полночь, хотя все проверено и уложено, да и ехать-то не к черту на кулички, а всего полсотни километров, до деревни, где живут мои родители – там люди еще не так «давят» на тайгу и можно встретить настоящие выводки косачей и глухарей, не куцые, в несколько птиц, а из десятка и более. С мечтами о предстоящих охотничьих удачах и засыпаю…
Обманув будильник, просыпаюсь сам за несколько минут до его истерики – впрочем, так всегда перед охотой. Улыбаясь, перевожу его на пару часов вперед – жене на работу, детям в школу-сад, а мне навстречу восходящему солнцу, утренней росе, хвойному запаху соснового бора, по коврам моховых клюквенных болот в погоню за охотничьей удачей…
Смекнув, что им предстоит, собаки отказываются от пайки и их не нужно звать в машину: едва открываю вольер – и они уже в кабине, разливаю им по мискам варево, но из машины их теперь можно вытряхнуть только в лесу. Сам наскоро перекусываю и в путь.
«Уазка» некоторое время еще щупает дорогу желтоватым светом фар, а затем из-за деревьев вырывается красно-огненный шар солнца. Сколько встречено рассветов в тайге, но каждый раз поражаюсь этому моменту, в нем кроется что-то первобытно-трепетное, необъяснимое для современного человека… Останавливаюсь и я под напором первобытного поклонения солнцу, стою и, покуривая, смотрю, как оно медленно поднимается над тайгой, втайне даже от самого себя прошу у него удачи… Камлание пресекает звонкий собачий лай – нашли сонную белку рядом с дорогой. Приходится заводить машину и звать помощниц, занимать места. Они укоризненно смотрят на меня, когда без выстрела уезжаем от верной добычи, но, вероятно, вняв разъяснениям, что белка нам сейчас без надобности, успокаиваются и, свернувшись (одна в багажнике, другая на пассажирском сиденьи), прикрывают глаза.
Вскоре сваливаемся с асфальта сначала на проселок, а через десяток километров и вовсе на «направление», продавливая наугад – по зарослям распушившегося иван-чая и медвежьих дудок – новую дорогу. Стараюсь ехать по старым приметам, но все-таки порой приходится сталкивать с себя вдруг научившуюся летать собаку, пару раз отходим назад, почувствовав, как передние колеса машины уходят в зыбкую почву… Час такой «уазовской» дороги – и мы на месте.
Клюквенное болото раньше было окружено покосами и хлебными полями, но хлеб в наше время никому не нужен, как и молоко, поэтому все благополучно заросло березняком да осинником, в некоторых местах уже имеющим оглобельную толщину и непроходимую густоту. Впрочем, только для человека, ибо как-то раз зашел туда сохатый – вместе с собаками – и, несмотря на все мои попытки найти хоть какой-нибудь просвет, чтобы увидеть его, ушел он целым и невредимым… Однако в этот раз мы едем не за зверем, а, скорее, за непередаваемыми впечатлениями ранней осенней тайги, и если удастся, то пара глухарей нам тоже не помешает.
Разворачиваю машину «мордой» в только что пробитый след, собаки, едва я открываю дверцу, спрыгивают в траву и, пообнюхавшись, уходят к болоту. Расчехляю ружье, беру патронташ и легкий рюкзачок, в котором полбулки хлеба, котелок да банка каши с мясом и, раскатав гачи болотников, не спеша отправляюсь по кромке болота.
На ходу вспоминаю загогулины болота, в каких местах что попадалось, сворачиваю в голубичник – оттуда словно маленькие вертолеты, с треском, взмывает несколько рябчиков, едва они опускаются на ветки елок да берез, взлетает еще штук пять, затем с другой стороны еще столько же… Рассевшись вокруг меня, они стрекочут, вертят головенками, а я стою и сам, как большой рябчик, только верчу головой, напрочь забыв, что нужно уже и стрелять.
Выстрел случился вроде как сам по себе, один из рябчиков упал с ветки, остальные примолкли ненадолго и снова застрекотали, однако перелететь дальше удосужились лишь немногие. Заметив место, куда упал первый, стреляю второй раз – еще один падает. Оставшиеся перелетают дальше, но на досягаемую для выстрела дистанцию. Может быть, я бы и воспользовался этим, но собаки быстро расставили все точки над «i», примчавшись на выстрелы. Лесные курята, заметив их, поспешили кто улететь, кто вжаться в сучок, на котором сидел (к этим можно подойти на два метра они сидят очень плотно, если собака не станет их облаивать). Старшая собака, деловито обшарив место, приносит сначала одного, а затем и второго рябчика, молодая же по-щенячьи носится из стороны в сторону, изучая запахи. Стрелять больше почему-то не хочется – пусть живут, возможно, еще приеду сюда попозже.
Собаки снова уходят, но как-то ощущается, что недалеко они. Выхожу к тропе через болото – на ней следы копыт и поверх всех след крупного медведя. Не знаю почему, но в таких случаях рука отчего-то сама лезет в патронташ за пулевыми патронами, хотя голова четко соображает, что косолапому ты совершенно не нужен, и если бы мишки питались именно случайно встреченными двуногими, то грибников в лесу было бы значительно меньше (впрочем, охотников тоже). Меряю след патроном – получается два с половиной. Ладно, буду чаще оглядываться…
Время близится к полудню, уже давно забыл я, что нужно оглядываться чаще, и пулевой патрон снова в патронташе, солнышко пригревает, снял уж и свитер, остались майка да штормовка. Тепло, комара нет совсем, но где ж глухари-то? Уже половину болота обошел, проверяя места давешних встреч. Ток весной был здесь, выводки рядом всегда бывают.
Решаю идти через поляны к небольшой речушке, не соединяющейся с болотом, там и перекусить, и воды холодной набрать во флягу. На поляне обнаруживается несколько копен сена – кто-то из деревенских раскосил здесь траву. Едва выйдя на поляну, слышу лай старшей собаки – доносится он из колка посреди покоса, в промежутках между лаем слышно характерное хрюканье посаженного глухаря, хотя и без хрюканья ясно, что глухаря работает.
Ну и что делать? Колок из нескольких сосен и берез, с любой стороны как на ладони, от ближайшей копны метров семьдесят… Достаю бинокль, просматриваю весь колок, вижу собаку, вижу глухаря на сосне, а как подойти – не вижу. С нарезным бы оно конечно, а с гладким – минимум до копны добраться надо. Скидываю рюкзак и, согнувшись в три погибели, заслонившись стволом дерева и самой копной, преодолеваю сотню метров до копны и осознаю, что отсюда еще столько же до глухаря. Собака лает, глухарь хрюкает, я сижу, а как подобраться – не знаю. Сколько бы могла продолжаться эта патовая ситуация – неизвестно, но с появлением второй собаки вопрос решился сам собой: петух перелетел на другое дерево, закрывшее нас друг от друга. Стерня от скошенной травы уже успела отрасти и нещадно царапала колени, локти и живот, но я полз вперед, ориентируясь только на скрывающую меня от глухариных глаз пышную крону молодой сосны.
Все, наконец-то спасительный ствол крайней в колке сосны, осторожно выглядываю – сидит хвостом ко мне, идеально для выстрела. Прячусь за ствол и, встав, выставляю из-за дерева ствол ружья, а затем и голову. Поймав петьку на стволы, жму спуск… после выстрела он еще секунду сидит, поперхнувшись своим хрюканьем, а затем валится с дерева. Старшая хватает его практически на лету, младшая тоже пытается, но после рыка лишь крутится, изображая неподдельное усердие. Хвалю обеих, даю по сухарику… Хороший петух, немолодой, яркие красно-рубиновые веки, мраморные жилки по перу, шея с зеленоватым отливом, да и вес приличный… Молодцы собачки, задурили голову этому индюку. Теперь не грех и отведать чего Бог послал…
Небольшой костерок развожу прямо в береговом завале, дров здесь на хорошую зимовку, мошки да комарья нет уже – красота, одним словом. Вместе с водой чуть было не черпанул котелком мелкого харюзка, речушка кормовая, но к осени так мелеет, что крупняк уже поскатился в более крупную речку, а мелочь осталась. Бросаю в воду кстати подвернувшуюся оленью муху, харюзок, как дрессированный дельфин, высовывает за ней из воды голову – и от мухи только круги на воде… Появившиеся собаки прыгают в облюбованную рыбешкой ямку и, подняв муть, выскакивают на берег. Вот ведь заразы, обед никогда не пропустят. Делим на троих хлеб – как ни крути, коллеги…
После обеда на несколько минут прикрываю глаза, но легкие незапоминающиеся мысли прерываются внезапным недалеким хлопаньем крыльев и звонким лаем. Лают вдвоем, заливисто, с тонким подвизгом – даже не слыша взлета, можно догадаться: посадили глухаря. Не торопясь беру двустволку и, определив место работы собак, начинаю подход. Лают, иду – молчат, стою, в моменты остановок слышу, как бьется в отчего-то ставшей тесной груди сердце… Глухарь сидит на сучке сосны, как раз против солнца, сидит молча, как обыкновенная курица, – ни хрюканья, ни движений. Заслонив солнце стволом дерева, выцеливаю его, и после выстрела, сбивая ветки, он падает в траву. Срываются не замеченные мною еще несколько птиц из выводка, сидевших по ближним деревьям, собаки смолкают, вероятно, убежав за улетающими глухарями. Подходя к битому, я уже был уверен, что это молодой, вон как замер под собаками. Так и оказалось, клюв еще не окостенел, да и перо не густо, под ним пеньки еще не отросших перьев. Вернувшиеся собаки обнюхивают добычу, довольны, наверное, не меньше меня…
Славный выдался день, два добытых глухаря приятно оттягивают плечи, напоминая, что важно вовремя остановиться, не дав жадности раздавить чувство охотничьей радости от добычи. На обратном пути набираю пару котелков клюквы, собаки несколько раз сгоняют с клюквенника одиноких петухов, но те, умудренные жизнью, летят прочь. Можно сказать, что я даже благодарен им за их стремительный безостановочный полет: эти птицы – залог того, что долго еще не вымрет на этом болоте глухариное племя и следующая осень подарит несколько удачных выстрелов, которые будут вечно храниться в памяти охотника…
