Вот и настала пора отпусков. В аэропорту столпотворение: люди ринулись пожариться под южным солнцем, в санатории, на курорты, к морю. Один Илья Таланов не хочет в родные края, на материк, ему по душе бродить по колымским просторам.
ФОТО SHUTTERSTOCK
Любит Илья от души порыбачить, петляя на моторной лодке по многочисленным протокам, речкам, отдохнуть на дикой колымской природе.
Он и попросился к старикам в рыбацкую артель.
Стойбище расположилось на островке в устье речки Олгуйа, где Спиридон и Алексей Николаевич каждый год летовали с семьями: ставили сети, устраивали заездки.
Пойманную рыбу хранили в леднике. Раз в две недели приходил катер, забирал рыбу для зверофермы.
Посреди стойбища высился холомо — конусо-образный шалаш из жердей, покрытый корой лиственницы. Посреди холомо располагался очаг. Здесь женщины готовили хачыр — юколу, которую развешивали на вешалах над очагом. Старики вязали или чинили здесь сети: в помещении не было ни комаров, ни мошкары.
На улице с утра зарядил осенний холодный дождь с градом. По корью холомо, как шрапнелью, било градом, а в холомо было тепло и уютно. Старики, вполголоса переговариваясь, ловко орудовали челноком, штопая порванные сети.
Илья у очага мастерил рукоятку топора. Стало жарко, и Спиридон скинул рубашку, представив взору Ильи спину, обезображенную страшными рубцами.
— О, Спиридон, где это тебя так? — воскликнул Илья.
Старик достал кисет, вынул трубку, набил табаком и, забыв ее прикурить, долго глядел на огонь очага. Потом прокашлялся, достал уголек, прикурил трубку:
— Слушай, как было. Как вчера помню: где-то далеко шла война. В ту осень я с Бургачаном охотился в верховьях Ярхаданы на белок. Поначалу нам везло, в день добывали по тридцать-сорок белок. Но не знаю, чем мы прогневили Лэбиенпогля — хозяина тайги, какой страшный грех совершили, а в один погожий день белки вдруг исчезли.
В надежде, что добудем лося и будет нам сытно, взяли из дома мало припасов, даже еду для собак и ту взяли несколько связок юколы. Молодые мы были, глупые…
Старик замолчал, посидел, попыхивая трубкой. Жена Спиридона налила в кружку крепкого чая, поднесла старику и бесшумно отошла вглубь холомо. Подперев руками подбородок, она уставилась на Спиридона жалостливым взглядом.
— Может быть, нам было лень тащить все это на себе, а может, было жаль собак. В предыдущий год случился мор на них, и в упряжке у нас осталось всего две собаки. В первые дни мы кормили их юколой, а потом беличьим мясом. Но вскоре припасы наши кончились.
Два дня проходили по тайге в поисках сохатых, но видели только старые, заметенные снегом лосиные следы. Даже птицы умолкли, предвещая что-то зловещее. Решили идти к Шаманихе. Знали, что там всегда можно подстрелить оленя или лося. Погрузили на нарты наше скудное барахлишко и тронулись в путь.
Собаки до того ослабли, что при подъеме на горку приходилось нам самим впрягаться в упряжку. На второй день Бургачан подстрелил пару кукш, сварили их в котелке, задобрив суп ягелью. Мясо съели сами, кости отдали собакам.
|
|
|
Путь предстоял неблизкий. А на голодный желудок даже маленькие расстояния даются непросто. ФОТО СТЕПАНА СИВЦЕВА |
Утром третьего дня, подзаправившись подогретым супчиком, тронулись в путь. Было видно, что собаки совсем выбились из сил. Решили тащить нарту сами, а собак пустили вперед. Они, почуяв свободу, рыскали по сторонам в поисках чего-нибудь съестного и на склоне сопки учуяли берлогу медведя-мэмэчэн, начали, роя лапами мерзлую землю, повизгивая, лаять.
Нам с Бургачаном еле удалось успокоить и привязать собак. По обычаю предков мы склонили перед берлогой колени и попросили хозяина не гневаться: «Ахмурэлэйэ хахахь (Дедушка с голой ступней), мы простые прохожие, не мы тебя будили, а волк-кодиэл пробегал».
В берлоге послышалось тихое ворчание, переходящее в урчание, и мы решили, что мэмэчэн успокоился. Потихоньку отвязали собак и, держа их на коротком поводке, поволокли нарту прочь. Дошли до речки Сохатиная, нашли заброшенную избушку, когда-то построенную китайцами-золотоискателями.
Вход в зимовье был до того низким, что пришлось на четвереньках заползать в полуразвалившееся помещение. Внутри было очень тесно, в углу виднелся сложенный из камней очаг. Расстелили оленьи шкуры, разожгли огонь и, обманув желудки пустым кипятком, заснули.
Утром проснулся я от спазмов в желудке. Бургачан сидел у очага, стругал ножом в кипящий котелок найденную в избушке чагу. Значит, будем пить чай. Посоветовались и решили остаться здесь на несколько дней, авось повезет, добудем какую-нибудь дичь.
Попив чай из чаги, пошли на поиски добычи. Кругом пустота, нет ни одного свежего следа — ни птиц, ни зверей. На следующий день решили разделиться и побродить вблизи избушки.
Голодному, обессилевшему человеку по снегу идти тяжело. Даже на широких охотничьих лыжах. С голода начались видения: упавшая на снег шишка показалась мне росомахой. Брел я так по снегу, не зная, где снял и оставил лыжи, и вдруг увидел следы человека. Всмотрелся. Вроде огромный человек в торбазах прошел.
И вдруг мне стало страшно. Да это сам Чуулдьин Пулун (старик-демон) прошел! От шока в мозгу прояснилось, и я смог распознать медвежьи следы, скорее всего того мэмэчэна, которого мы растревожили.
Надо быстрее убираться из этих мест. По мере приближения к избушке на меня накатил аромат свежесваренного мяса. Неужели снова начались галлюцинации? Когда вполз в избушку, увидел потрясающую картину: на огне стоял и варился полный котелок мяса.
— На, утоли голод, — Бургачан подал мне покрытую жиром почку лося.
О, что может быть вкуснее сырой почки! После, попивая наваристый бульон, Бургачан рассказал:
— Сегодня Лэбиенпогиль сжалился над нами. Побродив впустую, пошел я обратно. Зашел в заросли ивняка и столкнулся лоб в лоб с огромным уунэл — самцом-сохатым. Одним выстрелом свалил. Распотрошил, забрал сердце, печень, почки и сколько смог мяса. Обессилевшему освежевать всю тушу не под силу, поэтому накрыл все тальником. Завтра с утра пойдем разделаем.
|
|
|
Сохранившийся на реке Коркодон лабаз — характерная постройка для охотников-юкагиров. Коркодонские юкагиры — последняя компактная группа этого народа в Магаданской области, которые жили моноэтничной общиной. Село Коркодон расселили в 80-х годах, люди переехали в Балыгычан, который тоже уже заброшен, в итоге большая часть жителей поселилась в райцентре Сеймчан. Кое-что из традиционной культуры у современных колымских юкагиров сохраняется до сих пор, особенно все, что связано с охотой и рыбной ловлей. ФОТО СТЕПАНА СИВЦЕВА |
Утром, плотно поев, собрались за мясом. Я нацепил на ремень якутский нож, Бургачан закинул за спину берданку-дробовик. Идти по льду речки легко, быстро дошли до тальников, продравшись через заросли, вышли на чистое место и тотчас отпрянули назад: тушу лося разрывал огромный медведь.
Учуяв нас, он мгновенно крутанулся, встал на задние ноги и ужасно заревел. От его мощного рева с ближайших деревьев слетел снег. Наши собаки кинулись на хищника. Я встал на колени и, склонив голову, попросил:
— Мэмэчэн, мы мирные люди, тебя не тронем. Умерь гнев, пройди стороной!
Но медведь уже вовсю дрался с собаками. Псы старались схватить его за гузку, а он все время уворачивался. Вот он наотмашь ударил собаку, она отлетела в сторону и упала на снег. Видимо, ударом был переломан хребет. Во мне вскипела злость, выхватив нож, я кинулся навстречу медведю.
— Эй, клыкастый! Вот я, твой достойный противник!
Увидев, что медведь начал поворачиваться ко мне, я отскочил за ствол толстой лиственницы.
— Бургачан, стреляй! — крикнул я.
|
|
|
Юкагиры никогда первыми не кидаются на медведя. ФОТО SHUTTERSTOCK |
Откуда мне было знать, что у него заклинило затвор и он от страха убежал куда глаза глядят! Медведь кинулся на меня, а я все старался укрыться за стволом дерева. Но долго так продолжаться не могло: или он, или я.
Выскочив из-за лиственницы, я кинулся на медведя. Зверь встал на задние лапы и, раскинув передние, бросился на меня. Что было дальше, не знаю, помню только, что меня всего обволокло склизкими вонючими кишками…
Долго ли я так пролежал, не могу сказать. Но, очнувшись, стал подниматься, с трудом раздвигая ворох выпавших медвежьих кишок. Оказывается, ими меня приперло к стволу лиственницы. Чуть в сторонке лежал сам мэмэчэн — мертвый. Все было как в тумане. В уши словно затолкали ваты, голова гудела. Ощупал себя. Руки-ноги вроде целы.
Кое-как проковылял к скулящей собаке Бургачана, наклонился, чтобы рассмотреть ее раны, и меня, как от удара бичом, опоясала страшная боль. Я вновь потерял сознание. Очнулся, когда вернувшийся с взятым в избушке карабином Бургачан начал тормошить меня. Кое-как доковыляли до избушки.
Целую неделю лечил меня Бургачан, отпаивал крепким бульоном, мазал медвежьим жиром изодранную до костей спину.
Старик отхлебнул остывшего чаю.
— А Бургачан где сейчас? — спросил Илья.
Спиридон раскурил трубку.
— Он после этого перестал ходить на охоту. Уехал в Коркодон. Говорят, знатным рыбаком стал.
