Эта статья как нельзя лучше соответствует названию рубрики: речь в ней пойдёт о людях, собаках и событиях, которые давно утратили всякую реальность. Известно о них немногое, и то по отрывочным рассказам даже не очевидцев, а тех, кто только что-то слышал от очевидцев, так что даже эти смутные тени двоятся и троятся на стене нашей платоновской пещеры.
Маркловская легавая, или маркловка, упоминается едва ли не в каждой книге и в половине рассказов об охоте с легавой в России середины XIX века. Вот что говорится об этой породе в известной книге Л.П. Сабанеева «Собаки охотничьи: Легавые»: «По описанию Квасникова, это была собака „большого роста, широкая, очень сухая, круторёбрая и мускулистая, голова треугольником, лоб плоский, глаза навыкате, рыло длинное и острое, ухо короткое, очень тонкое и почти голое, ноги высокие, толстые и сухие, спина с наклоном, прут тонкий и правильный, шерсть короткая, тёмно-крапчатая, крапины сливные, на щеках, груди и ногах яркие оранжевые подпалины…“». Сабанеев был убеждён, что «старинная маркловка наших дедов на самом деле была не что иное, как нечистокровный пойнтер первоначального, ещё не вполне установившегося типа, лишь недавно выведенного скрещиванием двух-трёх различных пород».
Название её она получила потому, что «некто барон Маркловский, из отставных военных, замечательный стрелок, обладавший, по преданию, необычайно острым зрением, привёз из Курляндии пару легавых собак: кобеля Анонса и суку Армиду. По одним сведениям, сука в скором времени околела, так что от неё не успели взять помёта, и Анонс был повязан с сукою орловской породы Армидою московского оружейника И.Т. Аристова; по другим, от неё был один помёт, из которого два щенка достались В.Н. Вакселю; из них Анонс II молодой был повязан с упомянутой Армидой Аристова. Последняя была кофейная или кофейно-пегая легавая орловской породы.
Во всяком случае, если не первое, то второе поколение маркловских собак было уже нечистокровным, и в следующих помётах часто выкидывались длинноухие щенки кофейно-пегой масти. От Вакселя маркловки перешли к другим московским охотникам: И.И. Усачёву, графу Зубову, доктору Васенко, Ланскому. Надо полагать, однако, что маркловки велись одновременно и у самого барона, который около 1826 года поселился в Выксунском заводе знаменитого Шепелёва, так что в Нижнегородской и Владимирской губерниях эта порода была довольно распространена почти до 60-х годов. Кроме того, достоверно известно, что маркловки были известны и очень ценились в других внутренних губерниях, например Орловской, и даже таких отдалённых, как Уфимская и Самарская».
Кто же вывел эту породу – барон Маркловский? По мнению Сабанеева, нет: «Неверны предположения Саламыкова, Квасникова и др., что барон сам вывел породу от соединения французских легавых с английскими гончими». А почему, собственно, неверны? Никаких рациональных доводов Сабанеев не приводит, кроме рассуждения о том, что «по преданию, барон вывел породу в 6-м поколении. Вряд ли возможно в такой короткий срок достичь от таких разнородных рас такой крепкой стойки и широкого поиска».
Ну, хорошо, допустим. Тогда, наверное, порода происходит из Курляндии? Тоже нет. «Трудно предположить, чтобы курляндские бароны по известной поговорке возымели фантазию – додумались до самостоятельного скрещивания легавых с гончими, даже чтобы они имели достаточный и надлежащий материал для вывода новой породы», – пишет Сабанеев, и, опять же, стоит задать вопрос: а почему, собственно, нет? Немецкоязычное дворянство прибалтийских регионов, потомки рыцарей Тевтонского и Ливонского орденов, были заядлыми охотниками и опытными собаководами. Сам же Сабанеев пишет и о курляндских борзых, использованных при выведении русской псовой, и о жёсткошёрстной легавой – брусбарте. Почему эти же люди не могли вывести гладкошёрстного пойнтера, надо спросить у Сабанеева, но он молчит, предпочитая играть с догадками, откуда эти собаки могли попасть в Курляндию, и называя в числе вариантов даже Финляндию – «особенно если принять в соображение, что легенда о маркловках говорит, что они были украдены в Курляндии, у графа Левенвольда, несомненно, шведа по происхождению».
Процитирую уж и легенду. «Когда барон Маркловский был в Курляндии, то там славился в то время своими собаками граф Левенвольд; но как у него нельзя было ни купить, ни выпросить собак этой породы, то Маркловский посредством золотого тельца соблазнил графского егеря и достал кобеля и суку (щенков) этой знаменитой породы и отправил их в Россию, но, на беду, обоз, в котором находились щенки, был застигнут в дороге снеговым ураганом, и люди, и лошади – всё погибло, только уцелел каким-то чудом один кобель Анонс, которого барон Маркловский отыскал близ того места, где погиб обоз, в деревне у мужика».
История совершенно прелестная, с полным набором российской собачьей мифологии, включая мотив добычи щенков путями неправедными. В коллективном бессознательном русского охотничьего мира хорошие собаки – что-то потустороннее, дар высших сил, нечто бесценное. А значит, за деньги хорошую собаку купить нельзя – можно только обрести сверхъестественным путём, получить в дар, ну или, на худой конец, украсть, как молодильные яблоки или Жар-птицу. Но предположим, что за мифом скрывается какая-то фактическая база. Сделаем фактчекинг, благо наше время в этом плане проще, достаточно набрать несколько символов на клавиатуре. Вот Леониду Павловичу, возымей он фантазию «разъяснить», например «графа Левенвольда», пришлось бы топать в библиотеку и копаться в справочниках. И очень жаль, что он этого не сделал, так как в его время потомки Лёвенвольде – никакие не шведы, а старинный остзейский род, известный с XI века, – ещё жили в Прибалтике, и, возможно, у них сохранились какие-то архивы, письма или хотя бы семейные предания.
Фамилия эта часто фигурирует в различных эпизодах истории России. Герхард Иоганн фон Лёвенвольде был приговорён к смерти Карлом XII, бежал в Россию и выступал переговорщиком между Петром I и дворянством губерний, отошедших к России по итогам Северной войны. Его сыновья были возведены в графское достоинство Екатериной I и сыграли одну из главных ролей в царствие Анны Иоанновны: именно братья Лёвенвольде рассказали ей всё, что ей нужно было знать о пресловутых «кондициях», а позже занимали ключевые позиции при её дворе. Любопытно, что именно к царствию Анны относятся первые документальные свидетельства относительно охоты с легавой на Руси. Их потомки значатся в списках погибших под Аустерлицем и Бородино.
С бароном Маркловским тоже интересно. Вообще, в списках офицерского состава Российской армии мне удалось найти сразу трёх Маркловских: Иосифа (Осипа) Ивановича, генерал-майора с 1764 г., и двух его сыновей, Александра (Маркловский 1-й), и Карла (Маркловский 2-й), похоже, близнецов или погодков. Карл был подполковником, а с ноября 1797 г. – полковником Воронежского мушкетёрского полка, в следующем, 1798 г. стал генерал-майором и шефом Тверского гарнизонного батальона, в 1800 г. числился шефом Ревельского гарнизонного полка. Умер в 1811 г.
Биография Александра – судя по всему, это и есть наш герой – намного обширнее. Первое из доступных мне упоминаний датировано 12 апреля 1779 г., тогда он служил в чине капитана. В 1784–1788 гг. Маркловский 1-й был комендантом Якутска, затем служил подполковником, а с 1797 г. – полковником и командиром Екатеринбургского мушкетёрского полка, в 1798 г. был произведён в генерал-майоры и стал шефом сформированного им же Полтавского полка (который первое время именовался Маркловским). Кавалер ордена Анны 1-й степени (1799). В декабре 1800 г. «за слабое исполнение должности по полиции отставлен со службы», впрочем, вернулся на службу в августе 1801 г., когда был назначен комендантом Тобольска и шефом Тобольского гарнизонного полка. Судя по всему, окончательно ушёл в отставку в 1803 г.
Один из Маркловских, вероятнее всего Карл, якобы заведовал в Польше суконной фабрикой, принадлежащей светлейшему князю Потёмкину, а после кончины светлейшего судился с его наследником. Третейским судьёй был не кто иной как Гаврила Романыч Державин, из биографии которого этот эпизод и известен. Биограф утверждает, что в 1797 г. Маркловскому удалось попасть в фавор к императору Павлу I, который произвёл его в полковники, затем – в генерал-майоры, и приказал Державину «рассудить в пользу барона». Державин, впрочем, указаний не выполнил и вынес тот вердикт, который считал справедливым. История тёмная, но достоверно известно, что в 1800 г. Маркловский полк участвовал в манёврах под наблюдением Павла I, а генерал-майор Маркловский обедал вместе с императором, то есть в фаворе кто-то из братьев действительно был. Впрочем, как известно, расположение Павла можно было потерять ещё быстрее, чем приобрести.
Но самое любопытное упоминание Маркловского и его собак находится в «Записках современника» Степана Жихарева: «Генерал Маркловский, маленький, кругленький старичок, которого иногда встречаю я у моих знакомых, рассказывал, что в бытность его губернатором в Тобольске единственным его рассеянием были карты и охота, когда дозволяла погода; прекрасные занятия для губернатора! Он мог бы найти и другое рассеяние, несколько полезнее. Этот Маркловский – величайший охотник до лягавых собак и создал (видно, от безделья) какую-то особенную их породу, которая очень уважается охотниками».
Самое интересное в этой записи – дата: 9 февраля 1806 года. Иными словами, если Жихарев или издатель «Записок» ничего не перепутали, то маркловская легавая существовала лет на двадцать до её создания по версии Сабанеева. Это косвенно подтверждается вероятным возрастом участников событий. Даже если Маркловский, как пушкинский Гринёв, был записан в полк при рождении и начал служить с первого офицерского чина, то в 1779 году ему было не менее 28–30 лет. Оружейник Иван Аристов, от суки которого, как утверждается, был получен самый известный помёт маркловских легавых, как минимум не моложе. Как пишет Ю. Шокарев, точных данных о жизни Аристова не сохранилось, однако первое из известных его ружей датировано 1768 годом. На этот момент ему должно было быть не менее 20 лет, скорее ближе к 30. Таким образом, в 1806 году им должно было быть лет по 55–60, а в 1826-м, соответственно, 75–80. При всём уважении к старости первая возрастная группа кажется более подходящей для активных занятий охотой и собаководством, чем вторая.
Да, чуть не забыл. Маркловские – это тоже остзейские дворяне, те самые, которым Сабанеев отказывал в кинологической фантазии. Впрочем, над «остзейскими барончиками» в русской культуре того времени было принято посмеиваться: если видишь такого персонажа у какого-нибудь Достоевского, можно ставить деньги на то, что выведен он будет как напыщенный и самодовольный болван. Предубеждение это имеет довольно давние корни: заговор, в результате которого на престол взошла Елизавета Петровна, которую все в Европе держали за незаконнорождённую, при том, что живого законного наследника, годовалого ребёнка, обрекли на пожизненное одиночное заключение, даже по стандартам XVIII века был полным беспределом.
В оправдание себе заговорщики придумали, что, дескать, надо было «спасать Россию от немцев», то бишь от тех самых остзейских дворян, на которых опиралась в своём царствовании Анна Иоанновна. Потом этот, как принято сейчас говорить, нарратив пришёлся ко двору и Екатерине II, и Александру I. Добавим к этому банальную зависть к налаженному европейскому быту (о чём открыто говорит в своих воспоминаниях, например, Фет), и тот неудобный факт, что в остзейских губерниях крепостное право, якобы главная скрепа и опора, было отменено в 1818 году, и ничего не развалилось, а даже наоборот – в общем, неудивительно, что это предубеждение прочно вошло в национальный миф.
Какое это значение имеет сейчас, спросите меня вы. С практической точки зрения – ни малейшего. Возможно, никакой маркловской легавой на самом деле и не существовало, а было лишь привязавшееся к русским охотникам слово, которым могли назвать любое хвостатое недоразумение: рост большой, ход быстрый, стало быть, маркловка. Точно так же как и поныне кое-кто называет английского сеттера лавераком, хотя крови собак самого Лаверака там уже давно не осталось ни капли. А может, барон Маркловский был заводчиком, сравнимым по масштабу с тем же Лавераком или Люэллином. Теперь уже не скажешь, да и сами маркловки давно канули в Лету.
Но вот что интересно: во второй половине XIX века английские легавые теснили местные породы по всей Европе. Птичьи собаки с Британских островов были настолько хороши, что под их натиском было сложно устоять. Тем не менее французы как-то сохранили своих браков и эпаньолей, итальянцы – бракко и спиноне, в Испании уберегли даже «двуносых» пахон Наварро, которых критиковал ещё Аксаков. Ну а новорождённая единая германская нация превратила свои исконные породы в такую конфетку, что на сегодняшний день курцхаар и дратхаар являются, пожалуй, самыми многочисленными рабочими легавыми мира.
При этом главной мотивацией для сохранения исконных пород была именно национальная гордость: пусть английские породы здесь и сейчас лучше, не дадим пропасть нашему, исконному. В России же, при тех же исходных данных, плоды трудов энтузиастов оказались полностью утраченными – и, глядя на барона Маркловского и собак его имени, напрашивается вывод, что произошло это из-за ложно понятого патриотизма, основанного на мифах и предрассудках. И это при том, что, например, те же брусбарты под именем «русских сеттеров» котировались в остальной Европе так, что даже первые жёсткошёрстные немецкие легавые, завезённые в Северную Америку, по таможенным документам проходили как… Russian setters!
