Рос я в Сибири, в небольшом селе, кругом лес, тайга. Но скорее это считалось притаежной зоной. Потому что настоящая тайга, с горными порожистыми реками, скалами и непроходимыми болотами, начиналась чуть дальше, километров через сто.
Фото Дмитрия ВАСИЛЬЕВА
Никогда я не представлял себе охоты без хорошей собаки.
Настоящей рабочей.
И, наверное, бог охоты был благосклонен ко мне, потому что в моей жизни было несколько собак, о которых вспоминаешь с тоской, и что-то щемит в груди в этот момент, о которых говорят — «такой уже никогда не будет», «такую уже не воспитать»…
Собак было много и разных.
Разводил, натаскивал, охотился, получил корочки инспектора по норным, приглашали судить выставки. Были времена и возможность — держал сразу по несколько собак разных пород.
Но настоящих было немного, о них я и хочу рассказать.
Еще мальчишкой, начитавшись книжек, бредил охотой с гончими и борзыми. Но шло время. Пропадая в лесу только с лайками, как-то притупилось желание завести гончую. Да и не было рядом у нас таких собак.
И вот как-то, уже после службы в армии, мы с товарищем поехали посмотреть кобеля лайки у знакомого товарища и договориться повязать им суку.
Подъехали к дому, и тут выбежал русский гончий выжлец! У меня чуть дар речи не пропал. Но виду не показываю. В своих кругах уже тогда я слыл опытным собаководом. Я сразу понял, что выжлец практически идеален по экстерьеру, но росточка небольшого, на нижнем пределе. Все остальное — нет слов. Голова, колодка, лапа!! Именно смотря на него, я понял термин «кошачья лапа».
Выжлец был молодой. От силы две осени. Посмотрел кобеля лайки, разобрались, откуда он, и выяснилось, что он — потомок моих собак и вязать им мою суку ну никак нельзя. В разговоре выясняю про гончую. Оказывается, почти год назад осенью на железнодорожный разъезд приезжали городские охотники с собаками.
Поохотились, постреляли по бутылкам, собрали собак, сели в поезд и уехали. А этот выжлец за кем-то увязался в лесу, но ждать его не стали. Посвистели-посвистели, постреляли в воздух, плюнули и уехали без него. Больше их никогда не видели…
Выжлец вышел к разъезду через два дня, дичился, не подходил к людям. Там его и увидел мой новый знакомый Иван. Сразу понял, что за собака, и наказал местной детворе его поймать. Голод взял свое, и местные мальчишки привязали его на веревку.
Выжлец благополучно прожил зиму в доме, хотя у нас в домах собак никогда не держали. Но этот мерз, видно, квартирная собака была. Как только потеплело, он стал слоняться вдоль забора.
— Вань, в лес пробовал с ним?
— Да ну его, пробовали, поднимет кого-то и гонит как сумасшедший, на лошади верхом перехватить не успеваем. Пролает чуток и бросает. Выходит довольный, хвостом виляет.
— Отдай мне выжлеца, я тебе суку лайки отдам, рабочую. Не отдашь, приеду ночью украду…
Так он оказался у меня. Рыдаем назвал его Иван, услышав где-то кличку гончей, и не ошибся.
В то время я уже перебрался жить в городок, который находился в 35 километрах от села, где жили родители. Желание натаскать и охотиться с гончей было неимоверное, и вот каждый вечер после работы я на служебной машине мчался в село, брал выжлеца и бежал в лес, чтобы успеть до темноты хотя бы часок побродить по лесу.
Надо сказать, Рыдай довольно быстро находил заячьи жировки, поскуливая и мотая гоном, начинал наматывать круги и поднимал зайца, и вот помычка — «Аххххх». Потом как будто все замирало на мгновенье и начинался настоящий концерт. Что это был за голос! Он двоился, троился, плакал и по-настоящему рыдал.
Я до конца его жизни не мог поверить, что в таком небольшом теле может быть такая мощь… Гончатники меня поймут. Но пока все это продолжалось, увы, недолго. От силы сделав небольшой кружок, Рыдай, повиливая хвостом, возвращался ко мне довольный собой. Мол, прогнал я от тебя страшного зверя — зайца.
Надо сказать, что это было в середине лета, стояла жара и трава по пояс. Условия жесткие. Но я лез по лесу туда, где слышал его в последний раз, и наматывая там круги с упорством барана, приговаривая и уговаривая, заставлял его снова искать брошенный след. И снова круг, и снова трава, пот по спине, липкая паутина с пауками вместе, беготня до тошноты и привкусом железа во рту.
Возвращаясь мысленно в те дни, думаю, что меня заставляло изо дня в день все это повторять? Но все было не зря…
К осени у меня был такой выжлец, что вот уж правда — такого никогда больше не будет! После него и уж до него тем более я не видел и не слышал такого гона. Скорость гона неимоверная, в благоприятных условиях он в прямом смысле висел на хвосте у зверя, бывало, прокусывая себе болтающийся язык, пытаясь схватить.
Несколько раз он просто сганивал зверя, давил, брал в зубы и отправлялся домой… Звучит как сказка, но… Думаю, у него было феноменальное чутье, которое попадается один раз на тысячу.
Не существовало условий, когда бы он не гонял — ни снег, ни пестрая тропа, ни дождь не мешали ему. По припорошенному снегу было видно, что гонит он с подветренной стороны от следа метрах в четырех верхом с высоко поднятой головой, иногда пересекая след, чтобы снова поймать запах.
Охотились мы часто с тем товарищем, кто и привез меня к Ивану. Зовут его Игорем. Практически в шести случаях из десяти при охоте с Рыдаем в день охоты мы убивали по лисе и по зайцу. Рыдай никогда не терялся! Охотники понимают, о чем я.
Сам после него тысячу раз лазил по лесу до темноты, оставлял вещи на месте стоянки в надежде, что собака вернется и будет там ждать, предупреждал всех знакомых собачников. С ним же все было не так. Не знаю, как, но он находил меня за 10–15 километров.
Даже если я отъезжал на машине, а потом специально просил его выпустить через 30 минут. Если он видел у меня в руках ружье, то у меня даже тени сомнения не возникало — он меня найдет.
Снять с гона было нереально, иногда, махнув рукой, уходили домой и, выйдя поздно перед сном на крыльцо, в ночном лесу слушали его гон. После такого он обижался, отворачивал морду и отлеживался дня два весь в колючках и со сбитыми лапами.
